Стихия стирает следы

        Большинство рек нашей страны либо текут в Ледовитый океан, либо берут своё начало в северных широтах. Этот географический факт означает, что живём мы на Севере. По выражению древних греков наши Предки, а значит, и мы – их потомки, живущие за северным ветром Бореем, – «гиперборейцы», то есть северяне.

            Предкам нашим принадлежат великое деяние: из северных просторов они скроили огромную страну. В XVIIвеке к Руси приросли Сибирь и Дальний Восток со всеми их несметными богатствами. По значимости этот исторический период не сравним ни с каким другим. Они первыми освоили «дальневосточные гектары». Этих людей историки называют «русскими землепроходцами».

            Начиная с военного похода Ермака через Урал (1582 год), и до экспедиции Москвитина (1639 год), когда его небольшой отряд вышел на берег Ламы (Охотского моря), – менее чем за шесть десятилетий к Руси примкнуло десять миллионов квадратных километров земель!!! Факт исключительный в мировой практике. Но ещё более впечатляет то, что присоединение это возникло по инициативе простых людей. Конечно, цари-батюшки принимали под крыло внезапно обретённые земли, и даже ссылали в них воеводить своих подданных, но всё же основная заслуга принадлежит обычным гражданам: промысловикам, казакам и «охочим людям». То есть можно сказать, что современная Россия сформировалась благодаря инициативе русских добровольцев.

          Что мы видим в наши дни? Растут миграционные потоки, у иноземных «партнёров» растёт аппетит на земли и ресурсы нашей страны. Иногда у некоторых «засланцев» происходит затмение умов, дескать, в России живут «Иваны без родства», то есть русских людей (русичей) вроде бы и нет, а есть русские татары, русские цыгане, русские евреи и даже русские узбеки… Парадоксально: русская культура есть, русские землепроходцы, благодаря которым мы живём в самой богатой стране, есть, а людей русских нет… Не затеряются ли в этих миграционных потоках создатели «всея Руси»? Ведь вряд ли заинтересуются ими представители Поднебесной или сторонники возрождающейся Хазарии.

            Из-за малочисленности отрядов землепроходцы не строили крупных поселений, и потому практически не осталось памятников прошлого. И когда обнаруживается хотя бы небольшой след их деятельности – это радует.

            В октябре 1643 года на левом берегу реки Сутам в Якутии из-за морозов и ледовых явлений остановилась многочисленная экспедиция под руководством письменного головы Василия Пояркова, направлявшаяся на Амур и впервые его достигшая (подробнее в http://www.proza.ru/2013/04/11/730).

            В конце июля 2017 года и отправился я (как член Общества изучения Амурского края, Русского Географического общества) обследовать местность, где были вытащены на берег шесть дощаников, поставлено зимовье, а экспедиция разделилась на два отряда: 90 человек налегке ушли за Становой хребет, а 42 – остались с основной провизией на зимовку.

НУЯМ

            Сутам течёт из отрогов Станового хребта на Север. Добраться туда своим ходом раньше было непросто, но несколько лет назад через верховья Нуяма проложили две дороги к крупнейшему в России Эльгинскому угольному месторождению: автомобильную и «железку» (последнюю в июле размыло дождями). И поскольку Нуям впадает в Сутам, задача упростилась…

            Поздней ночью на БАМовской станции Улак пять вахтовок угледобывающей кампании «МЕЧЕЛ» встречали приезжающих работников с поездов восточного и западного направлений. К ним я и присоседился. Удивила жёсткая пропускная система на придорожной базе кампании: по спискам, с досмотром багажа. «Идите к коменданту», – сказал мне один из охранников. Комендантша базы, прочтя сопроводиловку от РГО, тоже отфутболила: «Штамп и подпись мне ничего не говорят, надо письмо руководству, я не буду брать на себя ответственность, идите к начальнику охраны». Должностная инструкция, а не женщина… Впрочем, понять её можно, рабочие места (особенно в отдалённых районах) нынче «на дороге не валяются».

            Ночная суета, многочасовая тряска машины по грунтовке, битком набитой людьми и багажом, – выматывают (всё же ехать 300 с лишним километров до вахтового посёлка по «железке», без сомнений, удобней). На 130 километре, когда «Урал» перевалил через Становой хребет, а ночь и туман слегка расступились, я увидел знакомые пейзажи (в 2006 году шёл здесь по вездеходным кривулям на реку Алгаму); незамедлительно подал сигнал в кабину водителю и выбрался на волю. Тут же свернул с трассы на площадку, оставшуюся от дорожников, чтобы переоблачиться в походное положение. За этим занятием меня и застали сразу несколько оленей, а один даже подошёл почти вплотную, видимо, за угощением, но от сухаря отказался.

            «Что ж, отлично, повидаюсь со старыми знакомыми», – вспомнилась встреча одиннадцатилетней давности, и, отставив рюкзак, через полкилометра вышел по следам оленей к палаткам оленеводов. Потом, сидя в палатке и отхлёбывая из кружки традиционный чай, я услышал:

            - Нет уже ваших знакомых в этом мире.

            Узнав, что меня тревожат таёжные пожары (перед экспедицией космические снимки показывали два крупных очага на Нуяме) молодой эвенк Дима успокоил:

            - После дождей задымленность исчезла, зато сейчас мошка заедает. – И сразу поинтересовался: – Куда путь держите?

            - На Сутам.

            - Пешком?

            - Дойду до сплавного участка, дальше на лодке.

            - Сейчас воды мало, а в прошлом году можно было прямо отсюда плыть, из-за сплошных дождей Нуям выходил из берегов… А выбираться как?

            - Этим же путём, по косам; лодка лёгкая, полтора килограмма весит, так что нести не тяжело, и прижимы обходить удобно.

            - Тогда на обратном пути заходите в гости, мы будем стоять чуть ниже по течению. Кстати, в четырёх километрах отсюда на берегу стоит старая банька, может пригодиться…

            Попрощавшись с оленеводами, я вернулся к рюкзаку и двинулся в путь. Тащить двухпудовый захребетник после ночи без сна тяжко, сердцу тесно, молотит по грудной клетке в пулемётном режиме, пот градом… нужно было выспаться (лет десять назад даже более тяжёлая ноша казалась легче). Поэтому, когда сквозь прибережные кусты показалась упомянутая выше банька, решил в этот день дальше не идти. Чтобы хоть немного уменьшить нагрузку, хотел оставить здесь лишние патроны, телефон, запасной фотоаппарат, но передумал: вдруг опять пожары – сгорят, да и оказию нельзя сбрасывать со счетов – мало ли что может подвернуться на обратном пути.

            Идеальная погода, тайга яркая и прозрачная, дальние сопки в естественной голубой дымке – Душа радуется. Воды в речке мало и всё же не утерпел, на очередном плёсе надул лодку, чтобы проверить её в деле (перед экспедицией заклеил все сомнительные места, укрепил старые «раны» и держал две недели надутой). И почти сразу заметил, что она травит воздух. Видимо, на солнце швы размягчились, склейки «поползли», приведя меня в полное расстройство. Успокоившись, заклеил щели и в дальнейшем лодку при перетаскивании приспускал, чтобы уменьшить внутреннее давление.

            На третий день, при очередном перетаскивании лодки сквозь шум переката услышал нестандартный звук, потом ещё раз. Осмотрелся и увидел редкую картину. Взрослая лосиха вошла в небольшое озерко на противоположном берегу, залезла в воду и стала нырять за водорослями. Фотоаппарат- «мыльница» не обладает хорошими возможностями, но тем не менее я перебрался через реку, чтобы заснять сей момент.

            Из-за ежедневного ремонта лодки в голову лезут сомнения: продолжать экспедицию или вернуться, пешком добираться к цели слишком долго, в установленный срок не успею обследовать местность, да и продуктов не хватит. Но будет ли здоровье в следующий раз? Эти сомнения рождались в сознании, а подсознание диктовало давно намеченное и утверждённое: нужно двигаться дальше, «продуктов» полно в реке, а другого раза может не быть.

            С течением времени установилось некое подобие стабильности: надёжный пеший ход прерывался у скального прижима, надувалась накануне подклеенная лодка, и начинался короткий сплав с поддувом воздуха через гибкую трубку каждые три минуты. Главное – вовремя это сделать, иначе посудина обретает крайнюю неустойчивость, в чём пришлось убедиться на толчее волн после переката, выпав за борт. Конечно, подобное положение (умирающая лодка) – это крупный «прокол», и я обругал себя в три этажа. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Приходится довольствоваться тем, что есть. А ведь при подготовке было чувство, что плавсредство ненадёжное. Однако большую часть денег «съел» металлоискатель и вместо этого чувства появилось угодливое «авось».

         Берега Нуяма истоптаны лапами диких гусей. Такого их количества не встречалось ни на одной реке. Но они очень чуткие и бдительные, на выстрел не подпускают. Много медвежьих следов, постоянно встречаются отпечатки копыт сохатых и сокжоев (диких оленей), на одном из промежутков наследил одинокий волк. Иногда встречается старая вездеходная колея, в устье Нуямкана стоит большая полуразрушенная баня, а на стрелке Нуяма и Оюнурака – сгоревшая в недавнем таёжном пожаре охотничья база. На уцелевшей избушке, заколоченной металлическими листами крупные надписи, самая культурная из которых – «Бомнак, не лезь, убьёт» (Бомнак – посёлок на берегу Зейского водохранилища в Амурской области). В советские времена подобных надписей и наглухо заколоченных избушек в тайге не было. Меняются люди. Конечно, внешних отличий, особенно в бане, не заметить, а вот пси-фактор стал другим.

             Утром попались в десятиметровую сетку ленок и налим. На завтрак уха, а остальное запёк над костром и упаковал в рюкзак – готовая еда удобна в пути, время на её приготовление не тратится.

            Продравшись через заросли кустов к узкой протоке, увидел на другом её берегу молодого сохатого, который объедал свежие ветки тальника.

            - Привет, парнокопытный!

            Он безбоязненно подошёл к воде полюбопытствовать, что за звуки испускает незнакомая живность, и я предостерёг его:

            - У меня ружьё, опасайся мне подобных.

            Но тональность фразы была миролюбивой, и он понял всё наоборот: сделал несколько шагов в мою сторону, а на громкий свист лишь повёл длинными ушами.  И только от хлопка в ладони пустился наутёк.

        Пеший ход отнимает силы физические (хотя по несколько раз в день взбодряюсь купанием), лодка – душевные, а после рубки дров для ночлега остаётся только одно желание – вытянуться у костра. Поэтому останавливаюсь пораньше. Тем более что сверху громыхает, а среди свежей гари обозначился удобной пятачок для стоянки. Поймал себя на мысли, что если бы снаряжение, как и я, не имело солидного возраста, то цель была бы уже близка. Если бы…

            На десятый день пути (в планах значилось к этому сроку быть на месте) в устье Агынока вроде бы заметил за деревьями противоположного берега зимовье. И поскольку мечтал о комфортной стоянке, тут же вернулся к удобной переправе. Однако, переправившись, зимовья не обнаружил. Не веря своим глазам, разделся, чтобы быстрее снова переправиться через реку к тому месту, откуда заметил «зимовье», и обнаружил… скалу, при определённом ракурсе похожую на избушку. Вдобавок где-то «посеял» поясной нож, и долго его искал. В общем, время впустую ушло много, при том, что знаю простую истину: «в тайге торопись – нету».

            Очередной раз переправился через реку, свернул лодку и неожиданно заметил метрах в семидесяти на открытом берегу приближающегося медведя. Видимо, вышел из леса, иначе бы заметил раньше. По обычаю, громко свистнул. Ноль внимания. Свистнул что было мочи. На этот раз он привстал, пристально посмотрел в мою сторону, может, даже что-то посоображал, и нехотя повернул в лес.

            Весь день то накрапывало, то моросило, а к вечеру полило. Всё мокрое: земля, дрова, одежда. Уже в сумерках закончил заготовку дров и разжёг жаркий костёр, чтобы не затух. С небольшими перерывами дождь шёл всю ночь. Облачность висит над самой рекой, сопок не видно – циклон.

            На следующий ночлег расположился у обозначенных на карте бараков, от которых остались на местности едва заметные следы. Зато зрелой голубики видимо-невидимо! А дождь весь день, вылезать из-под навеса не резонно, поэтому занялся традиционным уже ремонтом, истратив остатки клея. К вечеру вода в Нуяме начала подниматься, пугая перспективой ночной эвакуации. К счастью, уровень реки не дотянул до моего лежбища около метра. Русло расширилось, течение ускорилось, косы ушли под воду, идти негде, значит, выбора нет – только сплав с поддувом. (Если весь воздух, который я вдул в лодку собрать вместе, то наберётся, наверно, на дирижабль). Рано утром, как только дождь утихомирился, отчалил прямо от кострища. Несколько километров проскочил как обычно, но потом, на перекате с островком, на сбойном течении лодку захлестнуло водой и едва не перевернуло, дальше бурлил ещё один перекат. Сплав превратился в сплошной риск.

            Причалил к берегу я весьма удачно. Отправившись в разведку, чтобы определить, как поступить дальше, метров через сто наткнулся на давний вездеходный след, который спрямлял длинную излучину реки в нужном направлении, им я и воспользовался. Но вездеход, как и я, обходил обрывистые прижимы, поэтому вскоре колея ушла на другой берег, заставив меня снова надувать лодку. Следуя по колее, всё-таки пришлось карабкаться в сопку по густым зарослям и потом, на вершине с хорошим обзором, свериться с картой и выбрать оптимальный путь.

            К последней стоянке на Нуяме шёл по медвежьей тропке над крутым берегом и замечал над головой застрявшие в ветвях лиственниц речные наносы, удивляясь высоте когда-то прошедшего паводка. Эта стоянка оказалась и удобной, и на противоположном берегу, прямо напротив, я узнал место, на котором ночевал в год «утонувшего ружья» по пути к Эльгинской геологоразведочной партии. А это значило, что незнакомые места остались позади, и родилась вдруг надежда, что оставшиеся до Сутама километры удастся пройти сплавом.

            Только жила надежда совсем недолго. Километров через пять лодка стала сильно сдуваться, из-под днища пошли крупные пузыри. Чтобы добраться до правого берега (где-то там зимник) пришлось одновременно и грести, и поддувать воздух, и, согнувшись, сохранять остойчивость – очень неудобно. Также неловко приткнулся к заросшему обрыву, кое-как выбрался, собрал снаряжение и через час вышел на зимник, по которому к вечеру пришёл к бывшей геологической базе.

СУТАМ

            Незадолго до «базы» свернул к тропе над кручей, чтобы сфотографировать чугунную плиту с надписью. Однако плиты не обнаружил, тропа местами осыпалась в обрыв, местами заросла кедровым стлаником. Выйдя на открытый уступ, поразился произошедшими изменениями. Под кручей в Сутам впадал новый рукав Нуяма – раньше он впадал выше по течению одним руслом. Сутам здесь делает резкий поворот и раньше на внутреннем радиусе поворота, на довольно высоком ровном участке, стоял вековой лес, сейчас же передо мной лежал пустынный мыс с несколькими чудом уцелевшими лиственницами, 3-4 гектара леса как корова языком слизала, оставив свежие хаотичные завалы. Ясно стало, что бушевала стихия здесь недавно. Вспомнились слова оленевода Димы о прошлогодних сплошных дождях, и сразу возникло нехорошее предчувствие о месте, куда нацелена моя экспедиция: там ведь подобный поворот. Я распаковал рюкзак, чтобы достать фотоаппарат и тут услышал со стороны Нуяма рокот двигателя. «Вертолёт с Эльги, больше неоткуда», – мелькнула догадка. И действительно скоро показался небольшой вертолёт, летящий намного ниже, чем привычный МИ-8. Когда он поравнялся, я поприветствовал его поднятой рукой, и тут же увидел, как вертолёт пыхнул в ответ облачком отработанного газа, значит, лётчик тоже меня заметил по оранжевому герметичному мешку, свесившемуся из рюкзака, и «газонул». Приятно поздороваться с человеком, когда полмесяца только говор перекатов (почему-то часто звучащий хоровой мантрой) да издевательский гусиный клёкот.

            Изба, в которой ночевал последний раз 15 лет назад, оказалась развалена, но, к радости моей, рядом стояло зимовье с печкой вполне пригодное для ночёвки, даже искусственная шуба лежала на нарах в качестве матраца. Ноги, растёртые на марях зимника, освободил от сапог, переоделся в сухую одежду, сварил из свежих грибов суп, из них же испёк «шашлык», заварил чай, ну а думу «как быть дальше» попытался оставить на завтра – «утро вечера мудренее».

            Однако дума – дама самостоятельная, овладела мной без спроса и согласия, даже выспаться не дала. «Клея нет, а значит, нет и лодки, идти дальше пешком почти 60 километров, да ещё через четыре прижима – это три с половиной дня (испытано), да и как потом возвращаться без неё? Лезть по сопкам? Тогда на обратный путь через Нуям потребуется гораздо больше времени, чем уже затрачено. Значит, экспедиция прихватит ещё неделю сентября, продуктов не хватит, а значит, и сил. Это при хорошей погоде, а если обложит дождями? Путь ещё растянется. Этак можно и не выбраться…»

            Такая перспектива меня не устраивала, нужно было менять направление второй половины маршрута и сооружать плот. Мысль об этом появлялась и ранее, но пока теплилась надежда на лодку, она «сидела» в запасе, теперь же, когда «надувашка» окончательно сдулась, вышла на первую роль. Сформировался план возвращения после поисковых работ на предполагаемой стоянке: вниз по Гонаму и Учуру к Чагде на Алдане, к самолёту. Далековато, конечно, но всё равно быстрее, чем пешком вверх по Сутаму-Нуяму, да и физические усилия при сплаве небольшие, то есть еды требуется меньше. Одно смущало, карта была только на половину этого участка, и та обзорная – десятикилометровка, не планировал ведь это направление. Но, учитывая, что путь мне знаком по 90-м годам, этим недостатком можно было пренебречь.   

            Рядом с «базой» росли сосны (лиственницы для плота тяжелы), и я наметил на утро поиск сухих стволов. Однако, когда наткнулся на пустую бочку, мысль мгновенно среагировала: «двести килограммов плавучести, а если две бочки – четыреста… нет, из двух плохая остойчивость, перевернётся, надо четыре». И я занялся поиском не сосновых стволов, а бочек. И надо же! Нашёл шесть штук! Правда без пробок и две сильно помяты, но они и не нужны. До полудня продумывал конструкцию плота, и даже сделал чертёж с размерами. Благо, что стройматериала в достатке (кроме развалившейся избы и зимовья здесь ещё пустовало промокшее насквозь складское сооружение), и вторую половину дня занимался заготовкой: отдирал и вырубал по размеру (пилы не было) не сгнившие доски, вытаскивал из стен и распрямлял гвозди, вырубал шесты...

            За два дня соорудил два каркаса: верхний из «сороковки», нижний из тонких лиственниц и берёз. Затем спустил бочки с помощью фала с кручи, стащил туда же каркасы, утром третьего дня связал верёвками и кусками проволоки оба каркаса между собой, поместив между ними бочки, прибил к верхнему каркасу необрезные доски (палубу), изготовил длинное весло. Плот получился замечательный, а главное – вполне сдвигаемый с места усилиями одного человека, и я без промедления стащил его на воду. Палуба возвышалась над водой на четверть метра, а осадка бочек не превышала двадцати сантиметров с полной загрузкой.

            Началась совсем другая экспедиция, без пота и спотыканий на бездорожье, с прекрасным обзором окрестностей и хорошим настроением. День солнечный, жаркий, поэтому прямо на ходу постоянно принимал водные процедуры и потому из рукодельных вещей на мне были только обереги. Санаторный день!  Бочки не требовали поддува, перекаты на Сутаме ничем не угрожали, так как не буйные – зато на плоту можно было сидеть, лежать, стоять, кидать блесну и даже делать зарядку. И хотя он плохо управляемый, но уровень реки был ещё относительно высокий и торчащих камней в русле немного. За остаток дня прошёл примерно сорок километров в окружении красивых пейзажей, а вечером добыл чирка и на стоянке сварил прекрасный суп.

            Наконец-то в середине августа, когда нужно быть уже на обратном пути, я добрался к цели экспедиции. Девятнадцать дней затрачено, в два раза больше, чем намечалось, съедена большая часть продуктов. Но хуже оказалось другое: опасение относительно прошлогоднего паводка подтвердилось, и первоначальный осмотр местности поверг в шок. Сутам навалил деревьев, нанёс песка и хлама, размыл участки берега… «Опоздал, – была первая реакция, когда я продирался по этому нагромождению, – надо было собраться сюда на пару лет раньше». Однако участок ниже по течению Сутам не затронул, видимо, спасло это самое нагромождение-затор и потоки воды обтекли его. И вскоре стали попадаться знакомые останки построек, обозначенные ориентированным брусничником, которые видел я в 2002 году. Собрав металлоискатель, стал методично их обследовать и всюду натыкался на консервные банки 35-36 годов прошлого века. Всюду без исключения! Хотя нет, нашёл ещё сломанные плоскогубцы и пару кованных гвоздей. Была ещё в сознании какая-то надежда на торчащий из земли обрубок обработанного дерева, который я принял 15 лет назад за остаток киля, но в подсознании уже формировалось мнение: результата на этом участке не будет. И когда этот «остаток киля» наконец отыскался, так и вышло. Он оказался обрубком комлевой части ствола с плоскими сторонами, с закруглённым отшлифованным низом и даже с отверстиями, удивительным образом напоминающий фрагмент киля.

            Два дня потратил я на обследование местности, прошёл даже с осмотром на километр вниз по течению. Ведь по экспедиционным вычислениям стоянка была где-то здесь, да и свидетельство старого полевика об остатках кремнёвых ружей указывает на то же. Однако обследовать обширный район с недостатком продуктов и времени нереально. (Подобное обследование уже проводилось по статье Васильева в «Известиях РГО» на четырёхкилометровом участке между устьями Нуяма и Аттугея). А если стоянка землепроходцев располагается под паводковыми нагромождениями, то найти её уже вряд ли возможно. Впрочем, всё зависит от того, какими силами проводить поиск.

            Подытоживая основной отрезок экспедиции, ясно, что получилась она холостой по причине просчёта в подготовке к ней (имеется в виду, прежде всего, просчёт с лодкой). Из-за этого путь получился долгим, время и продукты, предназначенные для поиска стоянки, потратились на дорогу. Соответственно после ревизии продуктовых запасов вместо планируемой недели на поиск выделено всего два дня. Возможно, кто-то когда-нибудь и захочет поискать эту стоянку землепроходцев обширнее, чем это удалось мне.

ГОНАМ

            От устья до слияния с Сутамом он вмещает 250 километров, на которые у землепроходцев ушло пять недель. Река мне хорошо знакома, как знаком и Учур – ещё примерно 200 километров после Гонама.

            Длительность сплава по рекам всегда зависит от скорости течения, чем выше уровень воды, тем быстрее сплав. А для плота, увеличить скорость которого греблей нельзя, скорость течения первостепенна. За два дня уровень в Сутаме упал и мой плот оказался целиком на суше. Поэтому медлить, значит, плыть по меньшему уровню и сокращать пройденное за день расстояние. Утром 17 августа я взял курс на Владивосток (звучит интересно: возвращаться к югу сплавом на север), выехал из которого 25 июля, обещая через месяц завершить экспедицию. Осталось 9 дней. За это время проскочить сотни километров до Чагды можно только по большой воде.

            Стрелка Сутама и Гонама (через 7 км от последней стоянки) очень памятна. Здесь в середине девяностых после ночёвки в зимовье туманным утром я вплотную столкнулся с медведицей. Поэтому причалил, чтобы глянуть на незабываемое место. От зимовья ничего не осталось, но ручеёк, у которого вышла встреча, всё такой же. А чуть ниже слияния рек на высокой скале левого берега стоит уже 22 года крест, посвящённый первым землепроходцам, побывавшим в Амурском крае. Табличка из алюминия видна издалека. И, конечно же, заскочил я и туда. С удивлением увидел, что позади креста пять лет назад кто-то установил ещё один памятный знак с датой, относящейся к тому же периоду, но с кем она связана – не указано. 1632 год, скорее всего, касается землепроходцев отряда Пянды, впервые прошедших по реке Лене (по Дальневосточному федеральному округу в современном административном устройстве). Теперь этот крест – достопримечательность, и даже помещён одним из туристов в GoogleEarth.

            Воды в Гонаме мало, что не радует, перекатов и порогов в нём хватает, бочки иногда с грохотом налетают на камни, и я опасаюсь пробоины. Поэтому стараюсь держаться стрежня реки, в котором воды больше. Правда, там и бурлит сильнее, гребни волн заливают привязанное к палубе снаряжение, окатывают меня, но плот, в отличие от прежней моей посудины, ведёт себя хорошо, радуя своей основательностью. На всякий случай рулю босиком, чтобы в экстренном случае легче было выплывать.

            Погода испортилась, наползли дождевые тучи, моросит. Хорошо бы сильный дождь, чтобы уровень в реке подскочил, а от мороси – одно расстройство.

            Хотел остановиться на ночлег в знакомом двухэтажном зимовье в устье Алтан-Чайдаха, где познакомился когда-то с его хозяином Виктором, но не вышло – увидел лишь головёшки, заросшие кипреем, да сиротливый лабаз. Зато километра через три на высоком берегу левобережного ручья Мамыкатан заметил вдруг постройки, которых раньше не было. Сразу пристать к берегу помешал бурный перекат, но проскочить мимо уютной ночёвки непозволительно… Подойдя к зимовью, я увидел спящего пса. Тихо отошёл, чтобы тот спросонья не набросился, и крикнул:

            - Есть кто живой?

        Пёс мгновенно проснулся и с лаем бросился ко мне. Следом за ним из избушки вышел парень и строго крикнул:

            -Яша, фу! Нельзя!

            Поздоровавшись, познакомившись, я поинтересовался:

            - Что так рано на промысел «забросился»?

            - Так я и не уезжал, живу здесь, в Нюрке (город Нерюнгри) делать нечего.

            - А Виктор где? – спросил я, думая, что эти постройки принадлежат ему.

            - Нет его. Сердце прихватило, и помер.

            - Жаль, хороший мужик. Помнится, он приютил раненого охотника, когда у самого медведь лабаз разорил.

            - Так я его младший сын…

            Как говорится, остаться на ночёвку сам Бог велел.

            Изменился здесь охотничий промысел. Старые охотники вымерли, а новые из-за сложности с заброской не идут в этот район. Вертолётом забрасываться слишком дорого, а своим ходом не всякому под силу. На весь средний Гонам это единственная охотничья база, которая прошлым летом чуть не уплыла, подтверждая в очередной раз небывалую высоту паводка.

            Впервые за три с лишним недели я пообщался с человеком, помылся горячей бане, постирался, поел настоящего супа, а утром вытащил из своей сетки три лимбы. Миша (так звали охотника) от рыбы отказался, мол, сам поймаю…

            Погода неустойчивая, точнее сказать, для сплава на плоту неподходящая. Накрапывал дождь, ветер прижимал плот к берегу, приходилось всё время отгребать, и всё равно он натыкался на перекатах на камни. Остановился на ночлег у ручья Ветвистого, где четверть века назад однажды ночевал. К удивлению, и зимовье, и банька ничуть не изменились за этот срок. Это первые уцелевшие постройки из тех, которые знакомы мне по прошлым экспедициям, остальные либо развалились, либо сгорели.

            Весь день ни разу не пристал к берегу, даже обедал на плоту (печёная рыба для такого случая – лучшее яство). Прилетела синичка и юркнула под плот на берёзовую жердь. На первый взгляд, удивительная отвага, но когда над головой промчался кто-то из породы ястребиных (разглядеть не удалось из-за непростой обстановки) стала понятна её отчаянная попытка спастись. Дважды на перекатах попал на слив под гребень, едва не смыло с плота. На плёсах при встречном ветре ковчег парусит и продвигается совсем медленно. Уровень воды в Гонаме понемногу падает, но всё же за день прошёл около 50 километров.

            Остался позади самый бурный (с поворотом и отмелью) порог, валы до 2-х метров. Плот не сильно залило, правда, в начале порога он с грохотом налетел на валун, отчего внутри неприятно похолодело, но обошлось: бочку не выбило из «гнезда», не пробило.

            Заметно похолодало. Последний раз поймал двух ленков, сетку решил больше не ставить, чтобы не «заработать» болячек – до ломоты остывает плоть в холодной воде. Не смотря на то, что всё время накрапывает дождь, уровень реки продолжает падать, течение слабеет. Чтобы больше пройти, плыл допоздна и остановился в неудобном месте рядом с урезом воды, успокаивая себя её снижением. Однако улёгшись после чая возле костра, лежал недолго. Протянул руку за фонариком, лежащим рядом с рюкзаком, и нащупал реку. Тут же включил свет и увидел, что рюкзак и другое снаряжение уже в воде. Пока я в темноте возился с устройством ночлега вода начала прибывать. Хорошо, что не успел уснуть, а то бы и одежда на мне вымокла.

            В моей экспедиционной практике уже были два случая с перемещением ночлега на более высокое место. На этот раз установлен личный рекорд, перемещаться пришлось сразу трижды: сначала наскоро перетащил костёр неподалёку от первого расположения, но вскоре вода снова добралась до него, второй раз унёс костёр под высокий обрыв (до упора), и в третий раз, когда вода залила и этот источник тепла и света, ничего не оставалось делать, как перебраться на плот, привязанный к упавшему с обрыва дереву. Сидя в кромешной тьме под холодной полиэтиленовой плёнкой, я слушал, как барабанит по ней дождь, ждал рассвета и думал, что опыт мало чему учит, вернее, учит лишь одному: быть готовым к неожиданностям. Ну и, конечно же, подумал о том, что если бы возвращался по Нуяму, то влип бы «на всю катушку» … Как только проступили очертания противоположного берега, я отвязал плот и выгреб на течение. Это была совсем другая река – та, что надо. Даже на плёсах скорость течения около метра в секунду.

            Одно обстоятельство слегка беспокоило: обзорная карта кончилась, и какова наша с плотом дислокация – неясно. И промозглая сырость с Небес надоела хуже назойливой мухи. А скорость сплава, конечно, радовала. За весь день (примерно с 5 часов утра до 19 часов вечера) «не спамши, не жрамши», ни разу не остановившись, удалось пройти не меньше 70 километров. Это по скромным прикидкам. Во второй половине дня поднялся встречный ветер, и чтобы не парусить (не тормозить сплав), я улёгся рядом с рюкзаком на мокрую палубу, укрывшись всё той же плёнкой от хлёсткого дождя. В конце концов, наблюдая, как паводковый мусор обгоняет плот, а плоть стынет от холода, во мне пробудилась свирепость и в адрес повелителя ветров понеслись ругательные словосочетания, чередуемые редкой похвалой, если встречный ветродуй вдруг менялся на попутный. После одного из самых «крепких» выражений пристал к берегу. К удивлению, вскоре и дождь, и ветер прекратились. И поскольку вода ещё прибывала, стоянку я устроил высоко, чтобы как следует выспаться.

         Упускать паводок нельзя, поэтому встал я рано. Погода стала налаживаться, но утро холодное, впервые за всю экспедицию облачился в свитер.

         Понять, где плыву, невозможно. Вода высокая, устья впадающих рек подпёрты, течения из них не видно, и непонятно устье реки ли это или просто разлив Гонама.

      Солнце разогнало туман, и сразу жизнь наладилась, стало тепло, свитер поносил всего час. Незадолго до полудня увидел на высоком берегу избушки, мельком заметил человека, услышал лай. «Странно, – подумал я, – раньше в этом районе не было построек». Начал грести к берегу, а резкий поворот реки унёс километра на полтора. Пока возвращался, обитатели уплыли на противоположный берег рыбачить, а я увидел пронумерованные глыбы поперёк берега, оборванный металлический трос, вытянувшийся вдоль русла реки течением, и догадался, что это гидропост. Поднялся к избушкам, и когда прочёл «Гидрометеостанция Чулбэ», понял, что плыву уже по реке Учур, а Гонам давно позади, и последняя ночёвка моя была тоже на Учуре. До посёлка осталось 150 километров. Паводок оказался мощнее моих прикидок и предположений. 

            Дождался хозяев, принял участие в прекрасной трапезе, остался на ночёвку, помылся в бане, постирался… Меня обескуражило то, что рейсовые самолёты в Чагду давно не летают. Но меня успокоили: можно уехать по Алдану до Томмота, воспользовавшись катером на воздушной подушке либо на сухогрузе с баржой, хотя можно и проторчать в посёлке несколько дней. Узнав, что оговоренный срок моей экспедиции закончился, Игорь (начальник станции) предложил позвонить домой по спутниковому телефону…

            Уезжая, я попрощался с плотом, проплыв на нём примерно 350 километров и несколько десятков перекатов, не подвёл он меня ни разу. Сроднились мы с ним. Так часто бывает: если неодушевлённый предмет надёжен и долговечен, он становится частицей того, кому служит. А тут ещё и породил я его сам…

            Ну а дальше, как говорится, дело техники: четыре часа на моторной лодке, ночёвка в посёлке у гостеприимного охотника Александра и четыре с половиной дня вверх по Алдану на небольшом сухогрузе с громким названием «Россия», толкающим впереди себя баржу. Мне приходилось ранее сталкиваться с отзывчивостью людей, живущих на севере, и вновь я убедился, что северные люди всегда выручат. Меня приютили, довезли, посадили на судно, а молодой капитан Стёпа даже не взял платы за проезд. Подсевший же по пути Олег, рыбак и бывший трудяга геологоразведки (коллега), угощал малосольным тугунком, жареным хариусом, а по прибытию в Томмот сразу отвёз меня на вокзал.

            Жаль, что эта экспедиция вышла безрезультатной с точки зрения артефактов. Но это никак не влияет на значимость русских землепроходцев, на наше чувство гордости за их великое свершение. Не забве­ние прошлого – основа патриотизма (без него не бывает сильной державы). Что же касается освоения пространств от Урала до Тихого океана, то эта русская страница не может оставить равнодушными потомков создателей великой страны.

    Стойкость и мужество, верность Отечест­ву и ответственность, предприимчивость и смекалка присущи и другим нашим Предкам, о чём свидетельствуют и знамя Победы над Рейхстагом, и прогулка казачьего отряда в постнаполеоновском Париже, и щит над вратами Царьграда… Из славянского обычая славить Предков (потому и славяне) родился безсмертный полк участников Великой Отечественной войны и быстро вырос в многомилионную армию. Хотя одного только прославления Предков недостаточно, нужно и самим что-то созидать, или хотя бы не разрушать уже созданное.

            Чтобы не оставались в тени деяния небольших отрядов, бывших на острие создания современной России, приемнице Гипербореи и Тартарии, было бы целесообразно обозначить день в календаре, им посвященный. Это мог быть, к примеру, первый выходной октября (воскресенье) – обычно осенью экспедиции завершаются.

Павел Ткаченко, член ПКО РГО - ОИАК

Фото автора

Больше фото в фотоальбоме